
Стояла середина 1950-х, ещё мы не видели ни одной картины Модильяни, а только слышали, что есть такой, и натыкались в каком-нибудь польском журнале на плохо отпечатанную репродукцию c размытыми контурами. И всё-таки имя художника произносилось нами с той значительностью, которая по нашим догадкам соответствовала его месту в живописи ХХ века.
Именно поэтому, увидев первую его вещь, рисунок, я не дал воли непосредственной реакции, разочарованию, а заставил себя разглядеть за ним всё тот же корпус пусть мне недоступных, но где-то существующих холстов, составляющих это понятие — «Модильяни». Дело было осенью 1959 года, рисунок, скорее набросок — всего несколько линий, висел на стене в комнате семидесятилетней Ахматовой и изображал её двадцатилетнюю. В 1964-м, на правах литературного секретаря, я редактировал её воспоминания об их встречах. К тому времени мы, я имею в виду круг захваченных искусством молодых людей, уже насмотрелись альбомов, главным образом итальянских, английских и американских, посвящённых его творчеству, в которых его живопись воспроизводилась, как нам тогда казалось, превосходно — сейчас бы я сказал: вполне прилично. Рисунок естественным образом встроился в эту перспективу и, действительно, обнаружил для меня особую модильяниевскую выразительность и принадлежность явлению его редкостного дарования. Воспоминания Ахматовой вводили в оборот образ живого артиста: художника у холста, графика над листом бумаги, скульптора над камнем.

Женщина с веером. Холст, масло. 1919. Музей современного искусства, Нью-Йорк

Амедео Модильяни. Анна Ахматова


Сидящая молодая брюнетка. Холст, масло. Музей Пикассо, Париж

Невнимание людей друг к другу не имеет предела. И читатель должен привыкать, что всё было не так, не тогда и не там, как ему чудится. Страшно выговорить, но люди видят только то, что хотят видеть, и слышат только то, что хотят слышать. Говорят «в основном» сами с собой и почти всегда отвечают самим себе, не слушая собеседника.
Анна Ахматова



Слева: Женщина в чёрном галстуке. Холст, масло. 1917.
Справа: Портрет Макса Жакоба. Холст, масло. 1916. Собрание искусства земли Северный Рейн

В черноватом Париж тумане, И наверно, опять Модильяни Незаметно бродил за мной. У него печальное свойство Даже в сон мой вносить расстройство И быть многих бедствий виной.
Анна Ахматова. Поэма без героя

Темноволосая девочка. Холст, масло. 1917. Коллекция Джези, Милан



Слева: Антония. Холст, масло. 1915. Музей Оранжереи, Париж.
Справа: Жанна Убетерн. Холст, масло. 19187. Музей современного искусства, Труа

Портрет рыжеволосой девушки с голубыми глазами. Холст, масло. Частная коллекция, Турин

Господи! Ты видишь, я устала Воскресать, и умирать, и жить. Все возьми, но этой розы алой Дай мне свежесть снова ощутить.
Анна Ахматова. Последняя роза



Слева: Портрет художника Моиса Кислинга. Холст, масло. 1916. Коллекция Джези, Пинакотека, Брера.
Справа: Поль Гийом. Картон, масло. 1915. Музей Оранжереи, Париж
XX век начался осенью 1914 года вместе с войной, так же как XIX начался Венским конгрессом. Календарные даты значения не имеют. Несомненно, символизм — явление XIX века. Наш бунт против символизма совершенно правомерен, потому что мы чувствовали себя людьми ХХ века и не хотели оставаться в предыдущем.
Анна Ахматова



Слева: Луния Кжечовска. Холст, масло. 1917. Музей Живописи и Скульптуры, Гренобль.
Справа: Портрет Хаима Сутина, сидящего за столом. Холст, масло. 1916. Национальная галерея, Вашингтон


Мандельштам только что выучил итальянский язык и бредил Дантом, читая наизусть страницами. Мы стали говорить о «Чистилище», и я прочла кусок из ХХХ песни (явление Беатриче). Он заплакал. Я испугалась — «что такое?» — «Нет, ничего, только эти слова и вашим голосом».
Анна Ахматова

Сидящая обнажённая. Холст, масло. 1916. Галерея института Курто, Лондон

Лежащая обнажённая. Холст, масло. 1919. Музей современного искусства, Нью-Йорк
Лежащая обнажённая. Холст, масло. 1917. Государственная галерея, Штутгарт

Автопортрет. Холст, масло. 1919. Музей современного искусства при университете Сан-Пауло