Ритуалы и досуг: предметы для «красивой жизни»
Кадр из кинокомедии «Бриллиантовая рука», Леонид Гайдай, 1969
Предметный мир в кинокомедиях Гайдая достигает своей кульминационной выразительности в сценах, посвящённых досугу и ритуализированным практикам повседневности. Именно в эти моменты вещи окончательно трансформируются из утилитарных объектов в знаки, конституирующие особый стиль жизни — «красивую жизнь» в её советском, утопическом понимании. Через организацию досуга конструируется образ общества, не только достигшего материального изобилия, но и освоившего высокие формы культурного потребления и социальной коммуникации.
Кадры из кинокомедии «Бриллиантовая рука», Леонид Гайдай, 1969
Кадр из кинокомедии «Бриллиантовая рука», Леонид Гайдай, 1969
Кадр из кинокомедии «Бриллиантовая рука», Леонид Гайдай, 1969
Центральным ритуалом, визуализирующим этот идеал, становится застолье. Однако в отличие от традиционного русского пира, гайдаевское застолье — это всегда демонстрация современного, почти «буржуазного» этикета и эстетики. Эта тенденция особенно проявляется в сцене в ресторане «Плакучая ива» в «Бриллиантовой руке», а также в «Кавказской пленнице». Зрителю представлена тщательно режиссируемое действо с обильной и разнообразной едой, изысканными напитками и сложной сервировкой. Предметы, к которым относятся хрустальные бокалы, фарфоровые тарелки, серебряные приборы здесь выполняют роль не столько утилитарную, сколько символическую, обозначая переход в пространство праздника, изобилия и социальной гармонии.
Кадры из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Кадр из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Кадр из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Не менее значимым ритуалом является курортный отдых, превращённый в «Кавказской пленнице» и «Бриллиантовой руке» в масштабную, яркую практику. Аксессуары курортной жизни — фотоаппарат «Смена-8», спальный мешок, купальник и полотенце — предстают не как предметы первой необходимости, а как реквизит для воплощения мечты о беззаботном, «южном» досуге. Процесс создания фотографии, столь важный в обеих лентах, ритуализирует сам момент отдыха, превращая его в памятный артефакт, доказательство причастности к «красивой жизни». Даже сцена с укутыванием Нины в полотно и её «похищением» обретает черты стилизованного народного ритуала, адаптированного для кинозрелища.
Кадр из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Кадры из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Кадры из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Кадры из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Кадры из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
При этом Гайдай тонко иронизирует над самим механизмом такого туризма. Главный герой «Кавказской пленницы» Шурик приезжает на Кавказ с вполне конкретной, почти научной целью — для «охоты» на фольклор, местные истории, тосты и сказки. Он предстает этаким этнографом-любителем, стремящимся изучить и присвоить себе яркий, экзотический мир южной культуры. Этим режиссёр указывает на характерную для советского человека потребность не просто отдыхать, а «осваивать» досуг, превращать его в продуктивную деятельность.
Шурик с его блокнотом — это тот же коллекционер, но его коллекция нематериальна. Гайдай показывает, что даже в центре этой карнавальной, чувственной стихии отдыха советский интеллигент не может полностью отказаться от роли исследователя, стремящегося упорядочить и рационально осмыслить окружающую его жизнерадостную стихию. Эта «охота за фольклором» становится метафорой мирного, познавательного завоевания новых культурных пространств внутри единой страны.
Кадры из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Кадры из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Кадр из кинокомедии «Кавказская пленница», Леонид Гайдай, 1967
Таким образом, через детальную режиссуру ритуалов повседневности Гайдай визуализирует целостную модель «жизни по-новому». Предметы в этих сценах — от фужера до пляжного полотенца — выступают активными участниками конструирования социальной реальности. Они материализуют утопический идеал оттепели, в котором досуг советского человека — это не примитивное безделье, а яркая и насыщенная деятельность, наполненная смыслом, красотой и особым, «советским» шиком. Этот экранный образ досуга становился мощным инструментом воспитания вкуса и формирования новых социальных стандартов, предлагая зрителю готовый сценарий «красивой жизни» в условиях строящегося коммунизма.
