14. Церковь взлетела на воздух
Многие осы исповедуют специфический извод христианства, догматически близкий к восточной ортодоксии, но с особым акцентом на имяславие, созерцательную молитву, а также, в особенности, на мистику Вознесения.
Имяславие (иначе, имябожие или ономатодоксия) — это своего рода религиозный неймдроппинг, фундируемый трюком, который православное богословие проделывает вдали от западной семиотической традиции: имманентный знак в некотром смысле здесь срастается с трансцендентным Означаемым, точнее, содержит и являет Его теофанически, будучи словесной иконой, в которой манифестируют Божественные энергии: «Прежде всего нужно утвердить в себе ту непреложную истину, согласную как с Божественным откровением, так и с здравыми понятиями разума, что в имени Божием присутствует Сам Бог — всем Своим Существом и (всеми) Своими безконечными свойствами» [6]. В «Логике смысла» Делёз описывает человека, для которого слово не отделено от смысла, духовное — от материального, вселенная знаков — от вселенной тела; если такой человек говорит, что сгорает от любви, то на его коже появляются ожоги (Делёз называет такого человека «шизофреником», но у него это, как известно, скорее комплимент) [5].
Изложенное в книге схимонаха Илариона (Домрачёва) учение было с восторгом принято монашествующими и верующей интеллигенцией, но вскоре вызвало ожесточённую богословскую полемику, охватившую, преимущественно, русские обители Афона — Фиваидский, Ильинский и Андреевский скиты и Свято-Пантелеимонов монастырь, и позже даже ставшую причиной силового противостояния между «имябожниками» и «имяборцами». Полемика эта имела дальнейшее развитие не только в богословской плоскости, но и в экклесиологической, политической и административной. Воздержимся от подробного рассказа об этом; заметим лишь, что раскол усилился в 1927 году, когда руководство Патриаршей Церковью было передано митрополиту Сергию, Заместителю Патриаршего Местоблюстителя.
Многие православные верующие в СССР разорвали связи с Временным Патриаршим Священным Синодом при Сергии и присоединились к Катакомбной Церкви. Имяславцы знали, что Сергий подготовил синодальный указ, осуждающий их учение, но во многом этот разрыв был связан с неприятием «сергианства» — политики лояльности к атеистическим властям СССР, провозглашенной митрополитом Сергием. Нам эта поляризация кажется важной — так сложилось, что движение имяславцев оказалось символом здорового порыва к детерриториализации Церкви, который сопротивляется сергианству, цезарепапизму и филетизму.
Однако ономатодоксальное богословие уязвимо для критики с иных позиций — оно формирует структуру насилия (Адам именует объекты, чтобы присвоить их и подчинить). Тимоти Мортон использует метафору Уробороса (змея, питающегося собственным бесконечно отрастающим хвостом) для описания эпистемологического искажения, когда мы пытаемся ухватить нечто, но в итоге ухватываем лишь нашу модель, имя или образ этой вещи, принимая их за саму вещь [9]. Во многом, практики традиционного имяславия есть такой же автореферентный цикл попыток поймать Бога (или любое другое понятие) в клетку Имени или определения.
Но вернёмся к книге схимонаха Иллариона. В первой же главе мы встречаем пассаж, очевидно рифмующийся с осиным мистицизмом возвышенного:
«Во всем пространстве вокруг нас царствовала мертвая тишина и совершенное молчание: то было отсутствие всякой житейской суеты. Здесь природа, вдали от мира, праздновала своё успокоение от суеты и являла таинство будущего века. Просто сказать — это было царство духовного мира и безмятежности, — новый мир не в пример лучше того, в коем живут люди — освобождение души от всего вещественного, земного и плотского, свобода духа, жизнь, свойственная его невещественной природе; это был нерукотворный храм Бога живого, где всякий предмет глаголал славу Его и исполнял Божию службу своим безгласным, но вразумительным вещанием, проповедуя Его всемогущество, присносущую силу и Божество. Оглянулись мы назад и были поражены новым необычайным явлением — цепи снеговых гор тянулись по черте горизонта и, залитые лучами солнца, показывались пламенеющими» [6].
Вероятно, именно этим аффектом онемения объясняется особая форма ономатодоксии и исихазма в религиозной жизни ос. Они выстраивают свою молитву из принципиально невербальных элементов: божественными именами становятся маневрирование, хореография, маршрутизация и картографирование полёта — и длящееся переживание собственной крохотности в сравнении с небом и землёю, доступное в полной отчётливости лишь тому, у кого почва ушла из-под ног, — человеку детерриториализированному. По сути, для ос языком молитвенной коммуникации с Божеством становится экстатический танец, подобный пляске Давида пред ковчегом Завета: «пред Господом играть и плясать буду; и я еще больше уничижусь, и сделаюсь ещё ничтожнее…» [2 Цар. 6:21-22].
Подобная модификация ономатодоксальных практик (не ретерриториализирующая и не подчиняющая Другого, а детерриториализирующая и уничижающая себя), возможно, снимает обозначенные выше проблемы с насилием и автореференцией. В каком-то смысле осы проделывают с имяславием то же самое, что столетием раньше провернула русская интеллигенция (в эти скобки наряду с прочими попадут такие имена, как Павел Флоренский, Сергий Булгаков, Софроний (Сахаров), Николай Бердяев, Алексей Лосев): фактически, они берут внутрицерковное протестное движение как форму и наполняют его своим содержанием.
Для постмодернистской экклесиологии важна модель «возникающей церкви» (emerging church), которая децентрализована, динамична, не привязана к каноническим территориям или институциональным структурам, инклюзивна, рассеяна, мобильна, и, по сути, представляет собой серию ризоматических сборок в непрерывном становлении, вплетающихся в ткань повседневности [11].
«Отрежьте голову пауку, и тело умрёт. Большинство организаций организованы вокруг этой уязвимости и хрупкости. Груз нисходящего, лишающего полномочий, высокоцентрализованного руководства разрушает церковь, выжигает лидеров и увеличивает цинизм внешних. Разрежьте морскую звезду пополам. В обеих половинках морской звезды есть все необходимое для возрождения новой морской звезды. Церковь изначально была задумана как децентрализованный восход морских звезд» [17].
Полагаем, что эта идея детерриториализированного и деинституциализированного Тела Христова — вознёсшегося, летящего, но тем не менее остающегося «с нами, во все дни, до скончания века» — находит идеальное воплощение в религиозных практиках анонимных и священнобезмолвствующих осиных общин, конституируемых общим опытом полёта и уникальной духовной перспективой, которой у нас нет — а у них есть.
